Геннадий Овчинцев
Цвела сирень
Эпилог из книги «Подснежники на пожарище»
г. Сталинград, 9 мая 1945 г.
… Едва забрезжил рассвет, я проснулся от знакомого ощущения голода. Картонный репродуктор, круглый и громадный, как поднос, ещё молчал. Может, время не подошло ему говорить или мама отключила, чтобы мы с сестрой не помешали ранним пробуждением спокойно проводить на работу отца, в особенности, когда её хлопоты касались отцовского завтрака и заворачиваемых в газету харчей на обед. Отец спиной чувствовал наши пытливые взгляды и к еде едва прикасался. Мать сокрушалась, а он молча разворачивал свёрток и оставлял на столе половину. С его уходом мама напускалась на нас:
— Чего вы уставились, бессовестные? Отец тяжело работает. Он один, а нас у него — четверо. Вот, не дай Бог, сляжет? Как будем жить без кормильца?
Но сегодня я опередил всех домочадцев и потихоньку вышел во двор. Несмотря на ранний час, на улице было тепло, звенела тишина, ни души. Только какая-то серенькая птичка выговаривала: «не-ро-бей», «не-ро-бей», «не-ро-бей». Совсем неожиданно вслед за мной из подъезда вышла тётя Тома, наша соседка по квартире. Я обрадовался так, словно век с ней не встречался:
— Тётя Тома, вы куда?
— В Безродный, к сестре.
— Возьмите меня с собой! Пожалуйста! Я ни разу не был в Безродном.
Чуть пораздумав, она обронила ласково и с надеждой:
— Ну, хорошо. Только пойди и спроси разрешения у мамы.
Я решительно ринулся к дверям, но, взявшись за ручку, вдруг подумал: а если тётя Тома не дождётся или мама не разрешит? Тогда не только не видеть мне Безродного, но и прощай возможное угощение. Не представляя, сколько времени займёт наш поход, я почему-то надеялся, что никто не успеет спохватиться. Потому я решил схитрить: нарочито громко хлопнул коридорной дверью и на всех парусах помчался на улицу.
-Тётя Тома, мама разрешила!
Дорога от посёлка Баррикады к Волге вела по тропинке между холмами из битого кирпича, бетона и арматуры, мимо изуродованных останков любимого города. Обугленная земля, казалось, помертвела от множества чёрных воронок. Ни встречных, ни попутных. Только мы. А впереди зеленела полоска далёких заволжских лесов.
У причала стояло несколько потрёпанных войною автомашин и топталась небольшая кучка людей. Случайно я обратил внимание на солдата в чёрных очках и с гармонью на шее. За руку его держала женщина с обожженным лицом, похожая на подростка. Она высоко задирала голову, напрягаясь изо всех сил, чтобы разглядеть что-то и это что-то сообщала слепому.
Самоходная баржа подошла к причалу. Толпа устремилась к сходням. Но вдруг что-то остановило нетерпеливую толкотню. Раздались неожиданные выстрелы, в небо вырвались ракеты, разорвали воздух, рассыпали искры. Не набрав придельной высоты, они разбились вдребезги и широким кустом разбрызгались всеми цветами радуги, спускались гаснущими гроздьями. Забасили гудки пароходов, затрубили буксиры на Ахтубе. Завороженные люди смотрели на капитана, державшего рупор вместо ракетницы.
— Товарищи, братцы — Победа! Конец войне!
В эту минуту каждый по–своему выразил восторг изболевшей души. Все обнимались и целовались, смеялись и плакали. Женщина в чёрном, глядя на слепого солдата и его обгоревшую подругу, запричитала:
— Да миленькие вы мои, разнесчастны-и-и! За какие ж грехи на вас кара Господня! Неужели на муки такие вас матушка родила-а-а?
Орущая толпа словно бы вздрогнула и затихла на время. Кто-то неожиданно запел:
— Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой…
Женский голос уверенно подхватил:
— Идёт война народная…
Но ликующие люди на палубе самоходки лихо, азартно уже отплясывали «яблочко», даже юные пассажирки застучали каблуками. В разнобой со всеми женщина запела частушку:
— Эх, Гитлер – фашист,
Куда топаешь?
До Москвы не дойдёшь —
Пулю слопаешь!
А в Безродном будто не было войны. Дворы утопали в зелени, вовсю цвела сирень. И возможное угощение я не упустил. Сестра тёти Томы отхватила мне на радостях громадную краюху черного хлеба, полила подсолнечным маслом, припорошила серой солью и разрешила побегать во дворе. Познакомившись с ребятами, уминая за обе щёки пахучий хлеб, направился к речке и долго «добивали фашистов» в образе ахтубинских лягушек.
Домой возвратились уже к вечеру. И вдруг недалеко от нас, в развалинах бывшего Дома Коммуны, раздался мощный взрыв. Для меня, испытавшего и не такое, это был рядовой случай и я сначала никак не среагировал. Тем более, в последние дни минёры часто взрывали не транспортируемые «подарки войны».
Но вскоре мы увидели толпу людей, бегущих в нашем направлении. Не сговариваясь, мы с тётей Томой тоже побежали к месту взрыва. Кроме громадной воронки, ничего не было. Только дымилась обгоревшая земля и противно пахло порохом. Подбежавшие мальчишки и молодые мужчины, среди которых был и милиционер в форме, молча, искали что-то глазами.
И вдруг я увидел отца. Он с трясущейся нижней губой повторял одно и то же:
— На моём сыне война закончилась…
Я прикинул в детском мозгу: не обо мне ли речь? После войны в сыновьях я оставался один.
— Папа, на каком сыне война закончилась? — И дёрнул его, отрешённого, за руку.
Отец секунду смотрел на меня непонимающе, а потом сгрёб в охапку и помчался к дому. Он целовал меня и плакал.
Чем ближе к дому, тем больше я понимал, что ждёт меня большая взбучка. Несмотря на торжественный день, все почему-то замечали нас, расспрашивали и радовались счастливому исходу.
Возле общественного туалета трое с длинными шестами обратились к отцу:
— Ну что, Исаич, отбой?
— Да, ребята! Простите за беспокойство. Магарыч за мной не заржавеет, — виновато опустив голову, извинялся отец.
За порогом я споткнулся о чей-то бадик, опирающийся за дверной косяк. Подняв глаза, увидел незнакомого мужчину в офицерской форме со множеством орденов на широкой груди. Он привстал с табуретки, звякнули его награды и заскрипел протез. Красными от слёз глазами он смотрел на меня из-под шикарных ресниц и будто подмаргивал белым шовиком на левой брови. Я узнал своего друга и бросился в его объятия, вновь ощутив себя счастливчиком, как тогда, в первый день нашего знакомства.
Дядя Костя, поглаживая меня шершавой ладонью по голове, успокаивающе пошутил:
— Ну, вот и всё, а вы расстроились. Так что сегодня у вас двойной праздник: война закончилась и сын вернулся живым!