Геннадий Овчинцев
г. Новоаннинский
Рождённый в рубашке
Летним погожим днём 195З года на перроне Рижского вокзала старший лейтенант Звонарев стоял чуть в стороне от толпившихся людей, ожидающих поезд. Боевой офицер выглядел молодцевато: ладно подогнанная по крепкой фигуре новенькая, с иголочки, военная форма, золотом поблескивающие погоны и пояс и, как свидетельство боевых заслуг — солидная наградная колодка Он снял с головы фуражку с кокардой как несоответствующую легко одетым попутчикам пляжного взморья, и легкий бриз приятно затеребил его густую шевелюру, слегка припорошенную на висках нетающим снегом.
Почувствовав вдруг на себе чей-то пытливый взгляд, резко повернул голову: в нескольких шагах остановился мужчина богатырского телосложения и рассматривал его в упор, откровенно и с любопытством, как эго делают малые дети
— Товарищ старший лейтенант,- услышал Звонарев неуверенный, но знакомый до боли голос. Тут же, встретившись глазами, обоюдно и одновременно признали друг друга, расплывшийся в улыбке великан словно взорвался от избытка привалившего счастья.
— Звонарев?! Петя! Сынок!
— Товарищ старшина? Я Вас никогда не видел в гражданской одежде, — ответил офицер, смущенный, что угадал боевого друга не первым.
— А я тебя — в офицерском мундире, — грохотал басом довольный старшина Железнов.
Обнялись, как родные, как отец с сыном после долгой разлуки. Потом скороговоркой, чтобы успеть до прибытия поезда, взаимно сыпали вопросами. Слегка утолив интерес, молодой офицер полюбопытствовал:
— Кого-нибудь из наших встречали за последние годы?
— В нашей противотанковой артиллерии, — вздохнул старшина, — люди подолгу не задерживались. Едва познакомишься с новичками, едва притрешься друг к другу, и уже кого-то уносят в санчасть, кому-то роют скорбную могилу. Сколько прошло вот так через наши расчеты? Много потеряли людей, смешались и перепутались имена моих недолгих побратимов. Слава Богу, тебя повстречал. Давно мы не виделись?
— Девять лет. После моего ранения под Псковом наша часть ушла в Прибалтику, я попал в Восточную Пруссию.
Помолчали с минуту, и вдруг как-то неожиданно, совсем не по теме, старшина, смущаясь, сказал:
-Много чего я передумал. Боюсь, сегодня ты меня не поймешь, наверное, но попробую объяснить. Все, что происходит с нами, — задуманный кем то свыше сценарий. Наши судьбы спланированы, может быть, даже расписаны поминутно. Я сделал для себя вывод: у каждого человека есть свое предназначение, и он будет жить, пока не выполнит его до конца. Знаю множество случаев, когда одни люди гибнут, едва соприкоснувшись с опасностью, а другие проходят сквозь огни и воды — и ни одной царапины! Вот, к примеру, ты, да и я тоже. Но сначала скажу о себе. Родился в рубашке, моя мать уложила ее в талисман и повесила мне на грудь, провожая на фронт. До Берлина дошел, не снимая, ни одного ранения, и это при моих-то солидных размерах, когда промахнуться почти невозможно! О тебе размышлял. В каких только переделках ты не бывал! А вот, стоишь передо мной. Твоих везений хватило бы на несколько жизней. Скажи, Петро, тоже родился в рубашке?
— Ей-богу, не знаю, — смутился офицер. — Обещаю расспросить маму. Знаю только, что родила меня в поле, где, как известно, акушеры не водятся. Вот через два дня с матерью обязательно встретимся, она и прольет свет на подробности моего появления на свет Божий.
— Ну, вот твой поезд на Москву. Давай обменяемся адресами. И помни о нашем разговоре о высшем предназначении человека, жду твоего письма.
Поезд мчал на всех парусах все ближе к родному дому, а мысли отставали на целых десять лет. В памяти сегодняшнего отпускника воскресли три случая, когда он находился между жизнью и смертью, и жизнь побеждала…
* * *
Это случилось зимой, в первые дни прорыва Ленинградской блокады. На Ладожском озере открыли «дорогу жизни», которую еще бомбили фашисты, и потому встречались коварные дыры во льду. Вот в такую ловушку угодил бортовой «газон», буксирующий противотанковую пушку. Машина на полном ходу ушла под ледовый панцирь замерзшего озера.
Из всего расчета только рядовой Звонарев боролся за жизнь. Промокшая насквозь одежда тянула на дно, но опять и опять солдат выплывал на поверхность в поисках желанного спасения. Смертельно хотелось глотка свежего воздуха, в глазах рябило, кончались силы…
В этот момент к злополучному месту подъехал старшина Железнов. Сквозь мутную толщу льда он рассмотрел вялую, но все же борьбу. Как человек редкой запасливости, всегда в кузове автомашины имел кое-какой инструмент. Выхватив пожарный багор, он выволок солдата из ледяной воды.
Искусственное дыхание, растирание спиртом, сухую одежду и дорогу в санчасть пострадавший не помнил. Только в военном госпитале, когда пришел его навестить старшина, услышал голос спасителя:
— Ну, ты, сынок, в рубашке родился…
После выздоровления Звонарев вернулся в родной противотанковый батальон. Боевые действия вели в так называемом «ленинградском мешке». Здесь линия фронта была шириной не более 100 метров, противоборствующие стороны лица могли рассмотреть без бинокля. Что же касается противотанковой артиллерии, то, чтобы лишний раз не выдать противнику место укрытия, бойцы обзавелись (на всякий случай) бутылками с зажигательной смесью.
И это чуть не погубило молодого наводчика 76-милиметрового орудия: близко раздался взрыв, осколки снаряда попали в ящик с огненной жидкостью. Вспыхнуло яркое синее пламя…
«Металл расплавит», — подумал Звонарев и тут же глянул на свою пушку: жар перекинулся на нее, подверглась опасности и главная деталь — панорама! Солдат, долго не мешкая, намочил в луже с водой шинель, бросился к орудию. Огонь набирал силу, поджигая даже мокрую ткань, и все же он успел снять стальное сердце орудия. И тут раздался взрыв, бойца охватило пламя, Звонарев потерял сознание.
На его счастье, ближе всех оказался старшина Железнов, который в ту же секунду стал тушить огонь снятой с себя шинелью. Сообразив, что в схватке с пламенем проигрывает, схватил Петра в охапку и бросил в яму с водой. Помогло, хоть загорелся сам и его тушили подоспевшие солдаты.
При виде обгоревшего Звонарева горько охали санитарки, оперативно обрабатывая обожженные руки и ноги, не обращая внимания на стонущего героя.
Потом — госпиталь… выздоровление… и вновь — желанная встреча со спасителем.
Лечение в госпитале Звонареву казалось необоснованно затяжным. Тем более, прошли слухи о дислокации воинских частей. Менять старых друзей на новых страсть как не хотелось, потому, не дождавшись полного выздоровления, бежал из лечебницы.
По возвращении в родной батальон Петр Звонарев получил повышение в звании и должности: теперь он сержант и командир орудия. Новая пушка, другой расчет, зато рядом старые, верные друзья, старшина Железнов.
А впереди его ждали новые испытания.
Однажды Железнов приехал с кухней чуть раньше обычного, любезно пригласил к обеду. Звонарев, больше обрадованный встречей, чем угощением, скомандовал расчету построиться. Однако вчерашние гражданские люди отчего-то замешкались. И вдруг раздался визг разрезанного снарядом воздуха, последовал ужасный взрыв…
Когда дым рассеялся, все увидели, что на месте бывшего навеса, где расчет укрывался от непогоды, образовалась глубокая яма, детали убежища и останки людей разметало по веткам деревьев.
Онемели бывалые солдаты, а старшина Железнов разговаривал сам с собой:
— А где же мой сынок? Что с ним?
Кто-то, махнув рукой, проронил сквозь слезы:
— Вон они все…
— Ты что? — заревел старшина. — Он же в рубашке родился! Ему еще до Берлина дойти предстоит! А ну, всем искать, живой он!
Ну, бывают же чудеса на войне: из-за бугра торчали кирзовые сапоги… Железнов стал яростно раскапывать сыпучий грунт руками. Вскоре освободили пострадавшего. Им оказался… сержант Звонарев! Из носа и ушей сочилась кровь, он был без сознания, но живой!
Погрузили раненого на машину, и старшина, склонившись над названным сыном, приказал мчаться в санчасть.
***
Быстро летит время! Сегодня ветерану Великой Отечественной войны, кавалеру многих орденов и медалей 95 лет. Он жив, хоть не совсем здоров, и я, как автор будущего рассказа, у него в гостях. Хочу сказать, что все истинные ветераны войны, как один, — люди на редкость скромные. Таким и является Петр Васильевич Звонарев.
После нашей беседы он просил не публиковать этот рассказ, ссылаясь на то, что в первый год службы в рядах Советской армии ничего геройского не совершал, наоборот, подвиги совершали другие, спасая его. На что я возразил:
— Пусть геройство проявляли другие, спасая вашу жизнь, продлевая судьбу солдату, а вместе вы приближали Великую Победу и наше свободное будущее.
Правда ведь, земляки?