Галина Широкова
г. Новоаннинский
Непокорённый Сталинград
Фронтовичка Анна Сергеевна Ломакина была моей соседкой. Она всю жизнь работала в районной больнице старшей медицинской сестрой и была там бессменным секретарём партийной организации. Красивая, статная, она олицетворяла собой уверенность и достоинство, а когда состарилась, призналась: «Нет ничего страшнее войны да старости».
В её скромной чистенькой кухоньке мы частенько пивали чаи и вели задушевные беседы, а 2 февраля неизменно поднимали фронтовые «100 грамм» за великий подвиг Сталинграда и его защитников. Она была одной из них.
Её воинская служба началась в полевом госпитале при 285-ой стрелковой дивизии, а в начале августа 1942-го в составе медико-санитарного батальона была направлена на Сталинградский фронт.
Сталинград встретил медиков по-военному сурово. Станция забита эшелонами с теплушками и платформами, крытыми серо-зелёным брезентом. Эвакоприёмник № 54, где несла службу Анна Ломакина, оперативно развернул работу и стал принимать раненых: их подвозили круглосуточно на катерах, грузовиках и подводах. По Волге строго по-военному сновали укрытые зелёнкой катера и баржи, буксиры и плоты. Гружёные, со свежим пополнением, они шли туда, где гремели раскаты орудий, а оттуда возвращались с кровавой добычей — конвейер жизни и смерти работал круглосуточно…
К железнодорожному вокзалу, как вестовые, мчались эшелоны, отстукивая каждый метр пройденного пути. Вдали гремела канонада, где билась с врагом Красная Армия, где лётчик Александр Попов совершил воздушный таран, а майор Владимир Землянский в районе Яблоновой балки направил свой горящий самолёт на скопление вражеских танков…
— История повторяется, — сказала медсестра Инка, близкая подруга Анны, — 20 лет назад, в Гражданскую, на подступах к Царицыну погиб мой дед, красный командир. Теперь там воюет отец, а мама учит детей на Дар-горе, преподаёт русскую литературу. С ней Нюшка, шестиклассница. Я не хочу умирать, Анечка, но если надо – умру, лишь бы проклятых фашистов прогнать с родной земли! А я и поцеловаться-то не успела… И свидание мне никто не назначал, — Инка часто заморгала, совсем как маленькая девочка, губы её задрожали и жалобно скривились. – А теперь и вовсе парня не достанется – вон их сколько погибает каждый день!
— Достанется, Инка. И нам с тобой умирать нельзя, иначе кто же будет спасать этих парней? — и Анна обняла подругу.
…Стоял жаркий августовский день. На подступах к Сталинграду шли тяжёлые бои. И вдруг небо загудело. Гудение нарастало, становилось густым, тягучим, навязчивым. Засвистели падающие бомбы, взвыли сирены и пароходные гудки — смертельный вопль повис над Волгой. Люди куда-то бежали, а из-под их ног взмывали к небу жёлто-бурые фонтаны земли и огня. В мутной пелене пыли и дыма рушились дома, горели опрокинутые навзничь красно-белые трамвайчики, гигантские языки огня устремились к Волге. Пламя, шипя, прыгало по грязной всклокоченной воде.
Гитлер приговорил Сталинград к смерти и за два часа бомбёжки превратил его в огнедышащие руины. Ни света, ни связи, ни надежды… Медперсонал эвакогоспиталя оказывал помощь всем, кого можно было спасти. Раненый в живот военврач, у которого выплывали наружу кишки, говорил Анне слабеющим голосом, как их лучше вправить – этот бесценный опыт пригодился ей на Курской Дуге…
На улицах, в домах, подвалах, глубоких щелях погибли тысячи сталинградцев: два часа назад они были живы: смеялись, мечтали, читали книжки, получали письма, растили детей…
По городу-призраку гуляла смерть. Кованый фашистский ботинок нагло ступил на развалины мёртвого города. Солдаты 6-й Армии вермахта, прорвав оборону, уже хвастались своей победой. Им и в страшном сне не могло присниться, что через 200 дней и ночей они с позором сдадутся на милость победителей. Восемьсот тысяч из них навечно останутся лежать в этой вздыбленной, выжженной ими земле. Ещё никто ничего не знал…
А защитники Сталинграда уже налаживали жизнь, чтобы бороться и побеждать. Меж горбатых стен бывших высоток рыли ходы сообщения, подвалы превращали в блиндажи, казармы, эвакогоспитали, крепости. Уже работали разведка и связь, налаживалась торговля, по ходам сообщения доставлялись хлеб и почта, выносились убитые в места захоронения и эвакуировались раненые. Бои велись днём и ночью. Эвакогоспитали захлёбывались человеческой кровью, медперсонал валился с ног, но честно исполнял свой воинский долг.
В начале сентября начальник госпиталя майор Кузьменко направил Анну Ломакину и Инну Нельговскую сопровождать тяжелораненых на левый берег Волги. Центральная пристань под прикрытием зенитных батарей кишела людьми. Подходили катера, торопливо обменивая бойцов из пополнения на раненых. Рослая, выносливая Анна помогала санитарам загружать тяжелораненых, сопровождая их до Красной Слободы, Быково или Николаевска. По прибытии на место помогала перегружать их на машины и подводы. Не отставала и Инка. «И откуда у этой худенькой городской девчонки берутся силы?» — дивилась 18-летняя Аня. Сама она – другое дело: выросла в деревне, в доме мачехи, вставала рано, работала до позднего вечера. В медицинском техникуме чемпионкой по бегу была.
— Сестричка, помогите, — слышит военфельдшер Анна обессилевший от муки голос бойца и спешит к нему. Рядом с ним лежит обескровленный солдат с ампутированной ногой, впадая в забытье. Обожжённые, израненные, искалеченные мужчины просят пить, мечутся в бреду. От иных пахнет гнилью и смертью…
…Артобстрел начался внезапно. Десятки прожекторов крестили небо, освещая белые, перекошенные от боли лица страдальцев.
— Не волнуйтесь, товарищи, — тихо и уверенно говорила Анна, обходя раненых, — сейчас проскочим этот участок — и всё будет хорошо.
Фашисты освещали ракетами Волгу, обстреливая идущий транспорт. Встречный буксир из Николаевска, тянувший баржу к Сталинграду, был уже недалеко. Вдруг от прямого попадания гружёная баржа пошла ко дну, увлекая в чёрную пасть воды бойцов из пополнения…
— Гады! Что творят! – заламывала руки Инка, давясь рыданиями. Неужели Бог не покарает их?
Сердце её заходилось от жалости к людям и к себе: страшно быть растерзанной в любую минуту так же, как эти изуродованные парни и крепкие мужики.
Анна Ломакина и Инка возвращались из поездок ночью, пробирались к себе по ходам сообщения — ночь укрывала их от фашистских снайперов. В подвале тлела буржуйка, в жестяной баночке коптил фитилёк, из щелей дуло, стены содрогались, с потолка сыпался песок. Анна долго не могла согреться и снять напряжение: болела спина, ныли распухшие, обмороженные ноги, в груди больно застрял ком: она получила печальное известие из дому… Её жених погиб под Москвой ещё в ноябре 41-го года… Нет больше на земле её синеглазого Серёжки…
Однажды санинструктору Нельговской передали через третьи руки письмецо, написанное химическим карандашом, — весточку от матери. Вера Игнатьевна писала, что живёт в щели Банного оврага вместе с соседкой тётей Варей Коробовой. Просила Инку поберечь себя ради всего святого — теперь она у неё одна осталась … Нет больше ни Нюши, ни мужа…
В начале зимы подруги сопровождали раненых от завода «Красный Октябрь» до станции Ильмень и рабочего посёлка Рудня. Эти недели, прожитые на грани жизни и смерти, сделали их по-настоящему солдатами: их не пугал гул канонады, ни трассеры пулемётных очередей над головою — тревожили более страшные вещи: шесть городских районов из семи под фашистами. Кольцо сжимается… На подступах к Сталинградскому тракторному заводу, где круглосуточно под артиллерийским обстрелом рабочие выпускают танки и снаряды, полегла вся 37-я гвардейская дивизия… Высота 102, как Молох, ежедневно поглощает тысячи солдатских жизней. Потери, потери, потери…
Казалось, у этой лютой зимы не будет конца. Много обмороженных. Не избежала этой участи и Анна. Как она мечтала надеть на свои ноющие ноги тёплые валенки! Наконец-то их завезли. Сдав дежурство, побежала на склад хозяйственной части, но там уже всё разобрали: достались разные по размеру и цвету — один чёрный, другой — серый. Надела и пошла в разных. В эту лютую зиму было не до красоты: медсёстры и санитарки медсанбата под белыми халатами носили ватные штаны, стирали бельишко в ледяной воде, но их огрубевшие руки умело оперировали, выхаживали больных, делали анестезию, переливали кровь, выводили из шока, врачевали кровавые раны… Люди в белых халатах возвращали фронту тяжелораненых солдат и офицеров. Белые ангелы жизни на этой кровавой войне были высокими и чистыми нотами – и из этих светлых и нежных нот слагалась героическая, победная симфония войны…
А между тем весь Мир жил, дышал и бредил одним словом – Сталинград! Выстоят ли его защитники в этом смертельном аду, в поединке со смертью? Сталинский приказ «Ни шагу назад!» выполнялся железно. Но не этот приказ кидал защитников города под фашистские танки с бутылками с зажигательной смесью, не он заставлял намертво сжимать зубами провода, чтобы ценой собственной жизни восстановить оборванную связь, – это проснулся дух народа, готового к смерти во имя победы. Не потому ли танковые дивизии Манштейна, рвавшиеся на помощь 6-й армии генерала Паулюса, не смогли пробить живой заслон из защитников Сталинграда? Там люди оказались твёрже стали: врастая в камни, кровью истекли, но города на Волге не отдали и честь страны советской сберегли…
В конце января 43-его заговорили о капитуляции немцев под Сталинградом. У заклятого врага, попавшего в котёл, кончились силы, еда и боеприпасы — и вскоре фельдмаршал сдал свою армию на милость победителя. Анна Ломакина стала свидетелем этого исторического события. Это было 31 января 1943 года.
— Мы победили?!! – спрашивала Инка, делая удивлённые глаза, и тут же гордо выпячивала грудь, утверждая: «Мы — победили!!!»
Сталинградцам довелось увидеть и белый флаг из окна фашистского бункера, и самого фельдмаршала с его генеральской свитой, покорно сдавших своё оружие. Паулюс шёл широким шагом со вскинутой головой, не глядя на народ. Тысячи любопытных, торжествующих и ненавидящих глаз вонзились в него. Шинель на нём была хорошего качества, с полоской зелёной кожи от плеча до талии – всё, что осталось от прежнего величия. Из-под массивных сводов бункеров и подвалов медленно выплыла тёмно-зелёная лавина солдат 6-ой армии рейха. Жмурясь от яркого зимнего солнца, заросшие щетиной, обмороженные фашисты бросали на снег автоматы, винтовки и поднимали над головой коченеющие на морозе руки. Пленённые солдаты рейха двигались с покорностью, стараясь не споткнуться о мёрзлые комья земли. Шли нескончаемой вереницей в мятой, грязной, прожжённой одежде, затравленно озираясь по сторонам, а между тем гора немецкого оружия, сверкая и клацая, росла и ширилась. 90 тысяч солдат вермахта сдались в плен – это всё, что осталось от его армии…
«Есть Бог на земле!», — как заклинание шептала Инка, прижимая тонкие руки к груди. Анна злорадно думала: «А где же та непобедимая армия надменных арийцев? Как случилось, что мы, выжженные огнём и калёным железом, выстояли и победили?» – её тёмные глаза-маслины с усмешкой глядели на грязный сброд побеждённых. С торжеством победителей глядели на посрамлённого врага солдаты в краснозвёздных ушанках, полушубках, прожжённых ватниках, шинелях, маскировочных накидках и серых валенках. У военных корреспондентов в руках бинокли и фотоаппараты, за голенищами валенок — блокноты. Заканчивался последний январский день. Уже сапёры приступили к разминированию улиц, бойцы прочёсывали подвалы, превращённые в бункера, а в северной части города гитлеровцы всё ещё оказывали сопротивление. Утром 2 февраля советские солдаты с боем ворвались в разрушенные корпуса Тракторного завода!
— Победа! Победа! – неслось над городом, и не было слова более заветного и желанного, чем это, добытое дорогой ценой! В Сталинграде наступила долгожданная тишина. Не верилось, что побоище закончилось…
Утро 4 февраля 1943 года было туманным и радостным – люди шли на митинг! Они обнимались, смеялись и плакали. Чудом уцелевшие истощённые старики, чумазые мальчишки в обтёрханной одежонке, женщины, обмотанные платками, в ватных штанах и телогрейках стекались к центру серыми ручейками из Банного оврага, из-под водонапорных баков, с Купоросной балки. Выступавшие на митинге генералы-освободители В.И. Чуйков, К.К. Рокоссовский, А.И. Родимцев, А.И. Ерёменко, М.С. Шумилов благодарили солдат и офицеров, железнодорожников и моряков Волжской военной флотилии, рабочих заводов, военных медиков и жителей города за подвиг, равного которому и выше которого нет ничего на свете.
Анна Ломакина глядела на сосредоточенные лица людей, не сдерживая слёз. Это были слёзы гордости за народ, который невозможно победить. Смертию смерть поправ, эти люди совершили невозможное — и в этом было их величие. Она стянула с головы надоевшую за зиму шапку-ушанку, встряхнула тяжёлые каштановые волосы. Её карие глаза заискрились, обозначились ямочки на щеках.
— Какая ты красивая, Анечка!– зашептала Инка, сжимая локоток подруги. – Посмотри вправо: с тебя глаз не сводит лётчик.
Аня смело выдержала беззастенчиво-пронзительный взгляд серых глаз красивого офицера в лётной форме, но, вспомнив про разномастные валенки и ватные штаны, смущённо растворилась в толпе. А кругом ликовал народ, играла гармонь, кто-то пустился в пляс, уминая валенками серый скрипучий снег.
В этот день Инка встретилась со своей матерью. Вера Игнатьевна за полгода превратилась из миловидной моложавой женщины в убитую горем старуху: голод и холод сделали своё дело, а гибель младшей дочери Нюшки и похоронка на мужа окончательно подкосили её здоровье. Нюшка погибла осенью, когда в очередной раз отправилась с ребятишками из щели в поле, где дети ползали на четвереньках в поисках картошки. Пролетавший мимо фашистский лётчик решил позабавиться: гонял детей на бреющем полёте, как зайцев. Оставшиеся в живых рассказывали, что видели его смеющееся лицо! В тот трагический день не стало её Нюшки, милого восторженного существа…
Через две недели санитарный поезд при 70-й армии, двинувшись вслед за Центральным фронтом, увозил Анну Ломакину на новое место службы. У Анны щемило сердце, глаза цеплялись за Привокзальную площадь, где над бывшим фонтаном чудом уцелели бегущие дети. В город уже возвращались те, кто будет поднимать его из руин…
Война продолжалась…
