Геннадий Овчинцев
Запоздалый буран
Глава из книги «Подснежники на пожарище»
Сталинградская обл., весна 1943 г.
В ночь на 25 марта нагрянул и разгулялся снежный буран. Липкий снег валил хлопьями. У самой земли стремительные снежинки в крутом пике, не успев приземлиться, подхватывались позёмкой и, ускоренные, улетали неведомо куда. Всю ночь без передыху ветер то куксился в печной трубе, то завывал совсем по-волчьи. Голые ветки сирени стучались костяшками в наше заснеженное окно, и мы с сестренкой, панически влипая в маму на нашем топчане, поминутно вздрагивали в полусне, чувствуя, как она старается укрыть нас тёплыми руками.
А утром, стряхнув тяжкие сны, мы увидели в окне яркое весеннее солнце. Мамы уже с нами не было, а разбулгаченная нашим бурным пробуждением бабушка привычно ворчала:
— Еще черти на кулачки не бились, а они как стручки навострились. Прости, господи, не с тех слов зачинаю божий день. Да позорюйте, неугомонные, что вы зыркаете, как сычи? Спите! Всё равно кормить вас нечем!
Потом, сотворив молитву и наложив на себя крест, умиротворенно пожурила:
-Ну чего надулись, как мышь на крупу?
Это послужило «отбоем» надоевшей спячки, и мы дружно закричали «Ура!»
И в этот момент по знакомому стуку в дверь я определил раннего гостя — это был мой друг дядя Костя! С ним я познакомился, когда передовые части Красной Армии, смяв фашистов «в лепёшку», победно проходили мимо окон хутора Головский. Несколько раз солдат навещал нас, так похожих на его пропавшую семью. Он вошел, большой и морозный, с газетным кулечком в руке. Ласково поздоровавшись с домочадцами, меня приветствовал персонально, по-мужски. И опять моя ладошка утонула в громаде его пятерни.
Пройдя в глубь комнаты, он высыпал содержимое пакетика на рассохшуюся и выскобленную до блеска столешницу, и кусочки рафинада весело блеснули на солнце. Высыпая, дядя Костя призывно, как курчат, кликал нас: «Цып, цып, цып!»
По этой команде мы с Людой устремились к столу. А опередившая бабушка ловко смахнула сахар в алюминиевый солдатский котелок и только два кусочка отделила в нашу пользу.
Зная крутой нрав бабушки, сестренка слезно попросила:
— Бабушка, миленькая, дай ещё по кусочку! Ведь у меня сегодня день рождения!
В присутствии гостя пришлось ещё раскошелиться на два кусочка, и всё же по всегдашней привычке своей не удержалась, чтобы не поворчать:
— Губа не дура, язык не лопатка, знают, что хорошо, что сладко!
С запозданием мы заметили грустные глаза дяди Кости.
— Я пришёл проститься,- сказал он.- Уходим мы, на Берлин! Может, и не увидимся.
С помутневшими глазами он обнял меня, прижал к себе так жестко, что мне стало невмоготу, но зато неудержимо счастливо за нашу бескорыстную мужскую дружбу. Он целовал мои бледные щёки, а я прижимался к его щетине. Людочка смотрела на нас с завистью, и, почувствовав это, дядя Костя поцеловал её и сказал:
— А подарок всё же за мной! Он будет у вас под окном.
Когда растревоженный друг закрыл за собой дверь, я и сестра устремились к окну.
Вместо обещанного подарка мы увидели опростелое до детскости лицо дяди Кости. Он умело, как будто этим занимался всю жизнь, лепил из влажного снега комок и катал его по сугробам, подставляя налипавшему снегу впалые бока пухнувшего шара. Их вскоре выросло три, и именно из них получилась пока, правда, безликая, но всё же снежная баба.
Мы уже приготовились рукоплескать, когда дядя Костя вытащил из-за голенища свой любимый финский нож с рукояткой из слоновой кости (трофей у взятого «языка») и стал на глазах облагораживать трёхступенчатую фигуру. Буквально через несколько минут на нас смотрела удивлёнными глазами курносая и улыбающаяся снегурочка.
Возрастом и лицом снегурочка напоминала дочь дяди Кости, неоднократно виденную мною на его семейной фотографии. Закончить снежную скульптуру ему не довелось, его срочно вызвали на сбор. Дядя Костя на минуту замер, глядя на содеянное им, оглянулся в нашу сторону и помахал нам рукой. Больше мы его никогда не видели.
А снегурочка ещё несколько дней удивлённо заглядывала в наше подслеповатое окно, и каждое утро мы ее радостно приветствовали, пока однажды под лучами солнца она сначала склонилась на подтаенный бок, а потом упала и рассыпалась навсегда, оставив в нашей памяти свою обворожительную улыбку.
Больной и обессиленный, я много времени проводил у окна. На моих глазах медленно разрушались останки подарка дяди Кости, да и от него не было никаких вестей.
Однажды ночью я услышал разговор мамы с бабушкой:
— Что-то Гена совсем захирел. Сидит у окна, на улицу не просится! Мама, что придумать, он скоро совсем сляжет?
— Подстреленного сокола и ворона носом долбит! Убери снегурочку с глаз долой. Тоскует парень!
— Как бы хуже не сделать, замкнётся в себе,- ответила мама. — Надо что-то предпринять другое!
А наутро мама, обняв меня и заглядывая в глаза, спросила:
— Сыночек, а хочешь продлить жизнь нашей снегурочке?
Тут я не выдержал и громко заплакал, понимая своим детским умом невозможность такой затеи. Мама прижала меня к себе и пыталась успокоить, утирая мои обильные слезы.
— Эх ты, слезокап!- произнесла она.- Не надо плакать, а то вырастешь несчастным! Вот послушай, что я придумала!
Но я зашёлся в плаче так, что только безжалостные слова бабушки остановили мою бурную скорбь:
— Слезою море не наполнишь! Герой называется, — а ещё поёшь: «Смелого пуля боится, смелого штык не берёт». Расквасился, как сопливая девчонка!
Воспользовавшись передышкой, мама продолжала ласково:
— Геночка, я соберу что осталось от снегурочки, и растопим снег, а талую воду сохраним до первых тёплых дней. И мы с тобой посадим в землю тополёк, а польем его этой водой. Вместе с тобой будет расти тополь и станет большим и крепким, как ты!
Как было задумано, так и сделано. Мама поставила бутыль с водой под топчан, а я каждый день по многу раз заглядывал: на месте ли наше сокровище. Глядя на мои ожившие глаза, бабушка оставалась довольной:
— Слава тебе, Господи! Бог вымочит, Бог и высушит!
А позже мы действительно посадим тополёк, но только расти будем порознь: израненный Сталинград — родной и любимый, словно умолял нас вернуться домой. И всё же, прощаясь с приютившим хутором, мы сострадальчески помахали рукой нашему молодому саженцу с надеждой на то, что когда-нибудь встретимся.