Лариса Федорова
г. Волгоград
Жмых, пахнущий хлебом
Передо мной фото моей семьи, выполненное в последние предвоенные дни 1941 года. Молодые папа Михаил Николаевич и мама Зинаида Ивановна, и мы с братом: мне 4 года, брату третий год. Мама нарядная, красивая, ей 28 лет. Родители оба педагоги, мы все вместе, счастливы и здоровы.
Все мои воспоминания, размышления о тех Сталинградских днях 42-43 годов, в основном, из рассказов мамы, бабушки. В собственную память врезалось навечно только очень страшное.
Папу взяли в армию в первые же дни войны. Их воинская часть формировалась в Котельниково. Как-то прошел слух, что их эшелон будет отправляться на фронт через Сталинград.
Вы помните фильм «Чистое небо»? Там есть потрясающий эпизод прохождения подобного эшелона с бойцами через городок. В надежде хотя бы мельком увидеть родное лицо на платформе собрались женщины с детьми, невесты ушедших женихов. Кто-то смотрит в зеркальце, кто-то поправляет прическу. И вот с огромной скоростью мчится поезд. Мелькание лиц, крики, слезы и трагическая тишина на платформе после того, как умчался состав.
А ведь это было так на самом деле и с нами. Мама принарядила нас с братом, взяли дедушку, и несколько километров мы шли на станцию Бекетовская, где якобы должен остановиться состав из Котельниково. Приближается поезд, но он только замедляет ход. В теплушках сотни лиц солдат. Я на руках у дедушки, брата держит мама. Все жадно всматриваются в мелькающие лица. И вдруг отчаянный крик мамы: «Миша, Миша, мы здесь!» Крик её заглушил шум на платформе, но папа услышал и даже успел махнуть рукой.
Еще несколько слов об отце, прежде чем перейти к Сталинградским дням. В армии он был сапером, был ранен в грудь и войну закончил в Болгарии. Когда он вернулся в 44-ом, мы с братом его не узнали, испуганно прятались за маму.
А война приближалась к городу, все слышнее была канонада. На западе небо почти всегда было темно-красным или черным. Мы с братом остались в городе с мамой, бабушкой и дедушкой. Жили в частном доме, а недалеко в бывших складах открыли перевалочный пункт для раненых. Мама вызвалась помогать в госпитале, стирала бинты, простыни, перевязывала раненых, выполняла любую работу. Зная, что у нее на руках двое малышей, ей давали иногда кусок конины, но чаще требуху, которая варилась долго-долго. От мясного запаха сводило голодный живот, кружилась голова.
Дом заняли солдаты, мы же, пока было тепло, вырыли во дворе землянку. Вскоре налеты немецких самолетов стали почти беспрерывными. Они показывались с западной стороны, летели каким-то клином, почти как журавли. Сначала они издали бесшумно подлетали, а потом вдруг над головой оглушительный шум от множества самолетов и страшный свист падающих бомб. Однажды было особенно страшно. Мы забились в землянку, мама стоит, прижав нас с братом к своим коленям и, рыдая, молит громко спасти нас, уберечь. Мы с братом от ужаса и крика просто охрипли.
Как-то осенним солнечным днем 42-го года вынесли из землянки постель для просушки и повесили на забор. В землянке все время сыро, постель, одежда быстро становились влажными. Был краткий момент затишья. И вдруг в небе появились немецкие самолеты, и началась очередная бомбежка. Мы с братом юркнули в землянку, а бабушка кинулась снимать одеяло. Оно было красного цвета, и как потом объясняла бабуля, это могло привлечь немецких летчиков. Она его все-таки стянула под шум взрывов, но в землянку не смогла войти от беспрерывных взрывных волн. Смешно было много позже, а тогда был ужас и отчаяние.
В зиму наш дом освободили, но у него уже не было дверей (сожгли солдаты), а окна выбиты от взрывов. Было холодно, голодно, страшно. Мама отчаянно боролась за свою и нашу жизнь. Мы остались живы. Спасибо тебе, наша мама!
После февраля 43-го года дедушка где-то иногда добывал еду: он приносил плитки жмыха (мы, дети, называли их «макуха»). Они так вкусно пахли хлебным и так хотелось их жевать и жевать. Но они были очень жесткими, и их можно было только сосать.
А чуть позже мне запомнилась страшная необычная картина. Через весь город проходит железная дорога, так вот: по сторонам её возвышались огромные горы искореженных машин, самолетов, орудий. Видимо, подвозили все это к железной дороге для последующей погрузки на составы.
Маму в эту же зиму 43-го года назначили директором пока еще несуществующей школы. Потом отыскали уцелевший клуб. Учителя ходили и буквально выискивали детей школьного возраста. Так начался первый учебный год после освобождения Сталинграда 2 февраля 43 года. Писали, на чем придется, классы освещались сначала гильзами с фитилями. Я начала учиться в 1944 году почти в таких же условиях.
В те голодные дни мне особенно врезалась в память раздача экзотических подарков из американских посылок для голодающего освобожденного Сталинграда. В пакете были галеты, финики и другие вкусные вещи. Очень хотелось все съесть немедленно, и в то же время оттягивали этот момент, чтобы продлить ощущение счастья.
Запомнилась на улице бесконечная вереница медленно двигавшихся пленных немцев, замерзающих от лютого мороза 43-го года. Многие из них предлагали часы в обмен на еду, теплую одежду. Они шли и шли, нам, детям, было непонятно, куда же они так бесконечно идут.
И еще одно воспоминание о немцах. В нашем доме, кое-как приспособленном для проживания, приютилась еще семья с малышом. По соседству работали под надзором немцы (они восстанавливали город). Вечером после работы к нашему дому приходил один немецкий пленный и приносил нам, троим детишкам, выструганные деревянные поделки. Это забавляло нас, мы радовались им. И потом бывало, он начинал играть на губной гармошке что-то очень грустное, и иногда он плакал, обнимая нас всех троих.
Война — бессмысленная, жестокая, беспощадная — коверкает судьбы, отнимает жизни у миллионов, приносит незабываемое горе, страдания всем, кто бывает в нее втянут.
Пусть побеждают разум и согласие на всей земле!